В детстве я не особо любил бабушку, считая ее злой и занудной. Жил я с неq до девяти лет, пока отец не женился второй раз и не забрал меня к себе на Север. В тот последний год, когда я жил у бабушки, было особенно туго – отец запил и перестал присылать нам деньги, год случился неурожайный – картошка сгнила, только капуста более-менее уродилась, к тому же нашего бычка Амура украли или волки загрызли, кто его знает. В любом случае мы остались и без мяса, и без картошки, на одну пенсию жили.
Мне, конечно, все это невдомек было.
— Ба, ну чего ты плачешь? – говорил я. – Смотри какая куча картошки! Не пропадем…
По моим меркам ее должно было хватить на год точно, и я не понимал, почему так убивается бабушка.
А потом в нашем доме появилась Нина. Она была младше меня на год, и я невзлюбил ее с первого взгляда. Они зашли вдвоем – высокая худая женщина с прокопченным лицом и такая же высокая для своих лет и нескладная девочка в стоптанных ботиночках и огромной куртке, рукава которой были повёрнуты на несколько раз, иначе бы точно свисали до земли.
Бабушка ахнула, принялась обнимать их, причитать что-то. Оказалось, эта женщина – старинная подруга моей умершей матери, которая девять лет назад уехала из деревни, выйдя замуж за городского.
Моя мать умерла, когда мне было три года, я ее плохо помнил. Помнил гладкие, блестящие волосы, собранные в косу, помнил низкий хрипловатый голос и как от нее всегда веяло теплом и безопасностью. А лицо никак не вырисовывалось, даже когда я смотрел на ее фотографии, наверное, потому, что на фотографиях она была совсем юной.
Эту ее подругу я никогда не видел и даже не слышал о ней, поэтому в отличие от бабушки принял гостей настороженно. И не зря – они о чем-то пошептались, и женщина ушла, а девочка осталась с нами. Я думал, что скоро женщина придет и заберет дочь, но приближался вечер, а странной гостьи все не было. А потом бабушка начала стелить постель и достала погнутую раскладушку, сказав, что я, как настоящий джентльмен, должен уступить место нашей гостье.
— Она что, у нас переночует? – спросил я.
— Нина у нас поживет, – коротко ответила бабушка и больше ничего не объяснила.
Я рассердился на девочку не только потому, что она заняла мою кровать, но еще и из-за того, что началось потом. Мы и правда бедно жили: в школе я не ел, денег на это не было – по утрам бабушка варила мне кашу, в хорошие дни сдабривая ее маслом, и на этой каше я и держался до обеда. Но держался я не только на ней, но еще и на ожидании обеда, после которого бабушка обязательно давала мне конфету «Ласточка». Это были ее любимые конфеты, и она не соглашалась покупать никакие другие. Потом, правда, она их разлюбила, потому что раньше с пенсии покупала шестьдесят конфет – по одной на каждого на весь месяц, а теперь покупала всего тридцать, только мне.
Так вот, с тех пор как в нашем доме появилась эта Нина, конфету бабушка стала делить пополам. Когда она сделала это в первый раз, я так разозлился, что даже за дровами отказался пойти, и тогда эта Ниночка побежала, сказала, что она сама. Меня бесила эта ее манера поведения – чуть что она кидалась помогать, делать все за меня и за бабушку, при этом словно извиняясь за что-то, а за что я так и не мог понять. То ли девочки умнеют раньше, то ли просто у нее жизненного опыта было больше, но Нина-то тогда сразу смекнула, что она обуза для бабушки, нам и самим есть нечего, поэтому старалась загладить свою вину.
Она пошла в нашу школу, в первый класс, а я ходил во второй и страшно этим гордился – пока она строчки из палочек писала, я уже целыми предложениями мог и считал лучше, чем Нина. Бабушка велела помогать Нине с уроками, но я нарочно говорил ей неправильно – пусть сама думает. И по дороге с ней не шел – специально обгонял, хотя бабушка и велела идти нам вместе.
Однажды, когда уже наступила зима и снег только-только прикрыл напитанную осенними дождями землю, по дороге из школы я заметил на белом снегу какие-то темные пятна. Присмотревшись, я понял, что это щенки – они были раскиданы по снегу, уже бездыханные. Все, кроме одного – тот упрямо барахтался в снегу, тыкаясь слепой мордочкой по сторонам. От жалости к этим щенкам я даже глаза намочил, словно девчонка какая. Того щенка, который еще был жив, я схватил и спрятал под куртку, бегом припустив домой.
— Бабушка, смотри, кого я нашел!
К слову, я давно просил у бабушки собаку, но она говорила, что охранять нам нечего, а еще один рот нам не нужен. Сказала она и в этот раз.
— Вот еще чего удумал! А ну неси ее вон, нам ни к чему лишний рот.
— Ага, как нищенку эту к себе взять, так не лишний, – огрызнулся я, указывая взмахом головы на Нину. Бабушка озверилась и чуть ли не впервые в жизни отвесила мне подзатыльник.
— Не смей так говорить!
Чтобы не показать этим двум своих слез, я скорее выбежал из дома. Сдаваться я не собирался – если оставить этого щенка, он точно погибнет, а я не мог этого позволить: он был такой маленький и беззащитный… Я натаскал сена в старый сарай за огородом – там обычно хранились тяпки и ведра, стояли мешки с картошкой, когда мы ее копали. В это сено я спрятал щенка, а после ужина тайком принес ему в кружке молока с размоченным хлебом. Есть он толком не умел, и мне пришлось пихать мокрый хлеб ему в глотку.
Через пару дней щенок научился более или менее лакать молоко, и с тех пор я три раза в день таскал ему еду. Несмотря на то, что в животе моем урчало от голода – приходилось делиться с щенком своей порцией, я все равно был счастлив, как никогда. Удивительно, но бабушка не замечала этого до поры до времени, пока тот не подрос и не начал скулить. Еще и снега намело столько, что уже было сложно скрыть мои следы в огород.
Обнаружив щенка, она устроила скандал. Вообще, я привык к ним – она вечно была чем-то недовольна. Но на этот раз скандал был грандиозный, она никак не могла успокоиться.
— Я же его своей порцией кормлю, – оправдывался я. – Это моя порция, что хочу, то с ней и делаю!
— Да сколько ты так протянешь! – ругалась бабушка. – И псина твоя растет не по дням, а по часам – вон уже какой оглоед вымахал!
Я стоял на своем, а бабушка на своем, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в спор ни вступила Нина.
— Я тоже могу ему часть своей порции отдавать, – сказала она.
Бабушка закатила глаза и начала причитать, что эти дети в могилу ее сведут. И тогда Нина достала из кармана половинку «Ласточки», завернутые в бумажку, и протянула бабушке.
— Серафима Андреевна, возьмите. И настроение сразу получшает.
Я хотел сказать, что бабушка разлюбила конфеты, а она вдруг захлопала глазами, зашмыгала носом и прижала Нину к себе. Я разозлился, но тут она сказала:
— Ладно, оставляй свою псину…
Тут я забыл про все свои обиды – мне разрешили оставить собаку!
Я назвал ее Альма. Она и правда быстро росла, и все мы, включая бабушку, делились с ней своей порцией. Так мы протянули всю зиму, а весной внезапно вернулась мать Нины – румяная, улыбающаяся, с огромной сумкой в руках. А в сумке… Чего там только не было! И конфеты, и шоколад в плитках, и банки с консервами, и три килограмма яблок, и сосиски… У меня аж живот заболел после обильного ужина. Мать Нины сказала, что она нашла работу и теперь будет присылать нам деньги и скоро заберет дочь к себе. Когда она уезжала, Нина вцепилась в нее и горько плакала, и у меня, почему-то, защипало глаза. Я тоже хотел бы, чтобы у меня была мама.
Ну а в конце весны объявился мой отец. Он приехал не один – с чернявой улыбающейся женщиной. Сказал бабушке, что бросил пить, закодировался, что работу на Севере нашел и едет туда насовсем.
— Вот, женился я, Серафима Андреевна. Шесть лет я траур по вашей дочери носил, пора уже, наверное, отпустить. Ну что, Валерка, поедешь с нами? У Любы там квартира своя – две комнаты. В одной ты жить будешь.
Я заметил, как у бабушки задрожала нижняя губа. Но она ничего не сказала, смотрела на меня.
— Конечно, поеду! – обрадовался я. Тетя Люба показалась мне доброй и красивой, да и своя комната была веским аргументом – не все же на раскладушке спать!
— Вот и славно! – обрадовался отец, а тетя Люба погладила меня по голове.
— Только у меня собака, – испугался я. – Альма. Можно ее с собой взять?
— Конечно, можно, – весело отозвался отец.
Бабушка так ничего и не сказала. Собрала мои вещи в большую дорожную сумку, сходила в школу документы забрать. На прощание обняла меня так, что кости затрещали.
— Ты если что возвращайся, – тихо произнесла она.
Нина тоже кинулась мне на шею и сказала, что очень рада за меня, что у меня теперь есть папа и мама и своя комната.
— У меня тоже будет своя комната, – сказал она, глядя на меня серьезными серыми глазами.
Мы долго ехали на поезде, и мне очень понравилось, как стучали колеса, как мелькали за окнами леса и деревни, как тетя Люба смеялась и смотрела на папу, а папа смущенно на меня. А когда мы, наконец, приехали, у меня и правда оказалась своя комната. Тетя Люба показала мне шкаф, куда можно сложить вещи, и предложила помочь. Но я не хотел, чтобы она думала, будто я несамостоятельный и сказал, что сложу все сам.
Когда я разбирал сумку, на самом дне я нашел большой кулек конфет, набитый «Ласточками». Я достал одну конфету и съел ее. Потом еще одну и еще – теперь никто не будет выдавать мне их по одной и можно есть сколько хочешь, хоть все. Конфеты были привычного сладкого вкуса, но я долго не мог понять, почему сегодня они еще и соленые. Лишь когда я увидел свое отражение в зеркале шкафа, я понял – по моим щекам текут слезы. Альма, услышавшая мои всхлипы, подошла и принялась лизать меня своим шершавым языком. А я думал про бабушку и про то, почему Нина догадалась делиться ней своими конфетами, а я – нет…
